Читать книгу "Мамочка из 21-го бокса - Мария Хаустова"

Мы перешли в процедурную комнату, где нас уже ждала медсестра. Она расстилала на операционном столе какую-то дезинфицирующую салфетку и шёпотом проговорила: «Сюда только в бахилах!» Варя смотрела на нас округленными глазами и не понимала, что происходит. Из её уст попеременно вырывалось только «ма» и «па». Врач, зайдя в помещение, сразу стал нами командовать: «Давайте определимся, кто будет помогать держать ребёнка. Медсестра одна не справится!» Я немедленно выдвинула вперёд мужа, который посмотрел на меня сверху вниз, на что я ему ответила: «Ты-ты! Иди сам! Я и так боюсь!»

Он взял Варюшку и посадил на стол. «Не! Не!» – пыталась кричать она и вырываться ко мне. «Мама! Мама!» – тянула малышка ко мне свои ручки. Её крик был настолько сильным, что я не могла этого слышать. Моё сердце разрывалось на части, а муж, еле сдерживая эмоции, пытался удержать одну ногу, другую держала медсестра. Оказывается, в такие моменты ребёнок становится очень сильным. Инстинкт самосохранения действует как никогда. Варюшка вытягивалась, выпрямлялась и изгибалась. Она хотела убежать из этого места, где на неё смотрели дяди и тёти с маленьким ножичком в руках, а свой любимый папка держал, чтобы ей делали больно.

«Ма-ма! Ма-ма! – слышался истошный, надрывный вопль! – А-а-ай!»

Врач обработал пальчик и хотел приступать к операции. Он нарисовал контур, по которому должен был провести скальпелем, и долго-долго прицеливался. Малышка в исступлении дёргала ногой и вырывалась, что было сил! Мужчина со скальпелем в руках нагибался над маленькой ножкой моей Варюшки, приподнимал брови, отчего лоб его хмурился ещё больше и на образовавшихся на нём брёвнышках выходил обильный пот, и пытался что-то сделать. Но как только он подносил тончайший ножичек к ногтю, Варя выгибалась и отдёргивала ногу. Вымотались все: врач, медсестра, Вадимка. Я стояла, закрыв свой рот ладонями, и не выдержав дикого ора ребенка, выбежала в коридор.

Вдруг протяжный плач сменился громким воем и надрывным коротким криком на всю больницу «МА-А-А!» Я стояла в нескольких метрах от дверей операционной, и не могла сдвинуться с места. Плач раздавался всё сильнее и сильнее. Мне уже казалось, что скоро она обессилит и охрипнет. Но нет же. Рёв перешёл в истерику, которой не было предела. Я, представляя, как нож разрезает пальчик моей крошки, и какая-то маленькая металлическая ложка выскребает оттуда весь гной, от чего ребёнку причиняется острая боль, которую она не в силах терпеть, чуть не потеряла сознание. Чтобы выстоять, мне пришлось уйти в другой коридор. Затем на лестничную площадку. Потом спуститься этажом ниже. Но куда бы я ни уходила, мне был слышен этот истошный вопль моей малышки! Это длилось несколько минут. Быть может, двадцать. Но за это время я чуть не поседела. Вернувшись к дверям операционной, я увидела, как они открываются, и оттуда выходит Вадя с обессилившей и багряного цвета Варюшей. Она поникла как завядшее растение. Её губы посинели, а в глазах был виден каждый мельчайший залитый кровью сосуд. Щёки иссохли от солёных слёз, и казалось, что кожа в этих местах вот-вот потрескается. «Бедная моя», – я протянула к ней свои дрожащие руки. «Мамочка!» – вскрикнула она и протянула ко мне свои маленькие ручонки. Она вцепилась в мою шею так крепко, что, если бы кто-то захотел её забрать от меня, у него бы это не вышло. Я еле дышала, но держала её на руках. Её маленькие ножки болтались из стороны в сторону, одна из которых была забинтована до колена.

На улице нас по-прежнему ждало такси, залезая в которое Вадька кинул водителю: «Спасибо, Сань!» «Да не за что! – ответил тот – У самого такая же растёт». Мы сели с Варей на заднее сиденье, и она уткнулась своим носиком в мою грудь.

Дома, положив её на диван, я села рядом с ней и не могла сдержать слёз. Маленькая, беззащитная, утомлённая отболи, она лежала на подушке и еле пилькала глазами. Ещё несколько секунд, и она уснула. «Утомилась», – всхлипывая, сказала я. «Да уж… – выдохнул Вадя. – И я устал. А про врача так и говорить нечего. Брызгалов – хирург от Бога. Видела бы ты, как она извивалась! Да ладно-ладно! Чего уж теперь-то плакать?.. Успокаивайся, давай!» Я же гладила Варюшку по руке и не могла остановиться: «Надо же! Маленькая такая, а уже операция! То гемангиома, то капельницы, теперь вот это! И когда всё это закончится!..»

* * *

После пары недель перевязок и разного рода прижиганий с ужасным нарывом было покончено. Что ни говори, а нет худа без добра. Видимо, этот случай заставил встряхнуться и меня, и мужа. Мы стали более заботливы и обходительны друг с другом, и я уже даже было поверила, что он бросил курить. Впереди было другое испытание, которое у студентов называется госэкзаменами. Правда, чтобы до них допустили, нужно было сдать последний экзамен. Экзамен, который заставил меня изрядно поволноваться. Я сдавала современный русский язык. Раздел «Синтаксис». Его преподавал 75-летний профессор, который в жизни признавал только две вещи: русский язык и женщин. И только в такой очерёдности.

Оставив ребёнка с мамой, я со спокойной душой отправилась в другой город. Ведь меня ждал… университет! Я добиралась туда на автобусе, в котором во время поездки кто-то открыл люк. Подол моего голубенького тоненького платьица так и развевался на ветру и будто подзадоривал меня. «Ха! В город еду! Одна! Вот счастье-то!» – радовалась я тому, что впервые мне не нужно ни за кем следить, а можно думать только о себе. К экзамену я была готова. Поэтому особо волноваться было не о чем.

Жёлто-коричневое здание моего универа было окружено зелёным парком. Запах свежести так и манил туда. Тем более что рядом текла река. Но, нет! Первым делом – экзамен.

Я вбежала на второй этаж, заглянула в общее расписание, и нашла аудиторию, в которой в то время находился тот самый препод. Он вёл лекцию. Я не стала ждать долго, а, постучав, вошла в аудиторию. По инерции вся группа обернулась на меня, и профессор, заметив меня, громко сказал: «Жданова?!» Было видно, что он был рад моему визиту. Владимир Иванович вышел со мной в коридор и поинтересовался, чего именно я хочу.

– Пересдать! – отчеканила я.

– А готова? – заглядывал он мне в глаза.

– Конечно, готова!

– Так, и последний вопрос…

Я подняла на него взгляд, а он продолжил:

– Как родила?

– Родила-то нормально, потом намучилась. Но сейчас всё хорошо, – отрапортовалась я, светясь улыбкой.

– Ну-ка, зайди обратно в кабинет! – сказал он мне таинственным голосом.

Я повиновалась.

Там, как обычно, уже все повернулись и смотрели на входящих. Владимир Иванович обвел студентов взглядом и проговорил: «Видите?» Все не понимали, что происходит, и я в том числе. Тогда он сказал: «Вы видели, на стендах, расположенных напротив нашего кабинета, висят фотографии преподавателей?» Все кивнули. «А видели ли Вы на их лицах улыбки?» – продолжал профессор. Ребята ничего не говорили и только слушали, что будет дальше. Тогда он сказал: «Не видели! Ничего вы не видели! И видеть не могли, так как нет на лицах у тех замученных наукой женщин улыбок! Их попросту там нет! Есть только какие-то ужимки. Не больше!» После этого он указал рукой в мою сторону и спросил у присутствующих: «Видите?.. Посмотрите! Посмотрите, как светится женщина, у которой есть ребёнок?! Это же совсем другая улыбка! Она настоящая!» Я стояла и улыбалась, как дурочка и не понимала, как себя вести. А тем временем ребята начали мне аплодировать! «Да не нужно, ребят! Не нужно!» – переминаясь с ноги на ногу, бубнила я себе под нос. «Нужно, Машенька, нужно!» – громко сказал профессор и, подойдя поближе, попросил подождать, когда у него закончится урок, после которого он примету меня экзамен.